Рассказ: Бумажный Дым

[S is for Sibyl]

Название: Бумажный дым
Часть: 2
Автор:  S is for Sibyl
Жанр: дарквэйв, драма
Варнинг: субкультуры, вредные привычки, фэм-слэш
Саммари: как-то встретились два безумца...

Ничто не бывает таким горячим и ничто не обладает такой мощью.

Ничто не бывает таким горячим и ничто не обладает такой мощью.
Пройти под металлоискателем, оставить пальто глуховатой старушке-гардеробщице и, наконец, просочиться в залу, усеянную стеллажами с книгами.
Закрыв глаза, я отстукиваю такт венского вальса, одиночную партию - изобретенную и запатентованную мной, кручусь вокруг своей оси в попытке перехитрить собственную память - вся суть этой игры - заблудиться, отпустить и потерять себя в знакомом шахматном построении стеллажей, и раз! и два! я натыкаюсь запыленную полку, и, протянув руку, нащупываю корешок книги наугад. Совершаю почти, что магические пасы руками над обложкой. Почувствовать приятную тяжесть на раскрытой ладони, дотронуться до переплёта, провести по скользящему глянцевому рисунку, что так легко нащупывается указательным пальцем. Уколоться острыми краями страниц и услышать скрип раскрываемой на середине книге – совсем не читанная, свежайшая, слегка пахнущая древесиной. Всё так же впотьмах, перелистнуть страницы, и когда интуиция миражно выберет нужный лист – пробежать пальцами сверху вниз и наискосок, будто клавишам фортепиано (на книгах игра у меня получается лучше) и остановиться, пригвоздив свою судьбу ногтём на этом самом месте, что обязан задать ритм дню, готового начаться лишь в ту секунду, когда Мои Ресницы Поднимутся Вверх.
«Ничто не бывает таким горячим и ничто не обладит такой мощью». Сверкнувшая в лучах утреннего солнца, будто облицованная лавой обложка энциклопедии о вулканах. На первой же странице – логотип столичного издания, всё чудесатей и чудесатей (так подсказал мне ровно семнадцать дней назад мистер Кэрролл), такие сантименты, испещренные выспренными эпитетами и цветущими метафорами – прерогатива канала Би-би-си, а не наших узколобых учёных.
Любовно проведя по странице тыльной стороной ладони, словно по щеке спящего любовника, нежно и кротко, стараясь не потревожить его, я закрыла томик, машинально запомнив страницу: тринадцатая, и убрала книгу обратно на давно никем не тронутую полку.
- Пыль… мерзкая, гадостная пыль… - с извращённым наслаждениям, я начала мерно втягивать в себя воздух, переполненный атомами пыли, сгрудившимися у окна, осевшими на полках и подоконниках, на рабочем столе, столах в читальном зале и по всему периметру библиографического отдела. Пыль подмяла под собой сканеры и копировальные аппараты.
- Тряпочка, милая, иди ко мне, к старой книжнице, пока я не разрезала тебя на лоскуты, представь, тебя – шелкографией на моём домашнем джемпере?
Синяя, как вырезанная полоска вечернего неба, нашлась, отогревающейся на батареи под прогнувшейся под старостью лет, подоконнике. Всё той же, пляшущей походкой, я протанцевала до припрятанной мною советской магнитолы «Сириус», и вставила добытую пару лет назад на барахолке, привезённой из Штатов, компакт-кассету.
- В Вене, где есть десять прекрасных женщин
Где плечо, на которое приходит плакать Смерть
Где зал с девятью сотнями окон
Где дерево, куда прилетают умирать голуби
Где кусок, вырванный из утра
И висящий в Галерее Инея…
Грязноватая синь тряпочки должно быть горжеткой смотрелась в моей руке, размеренно и жёстко, орудующей на той самой полке с энциклопедиями, под низкий баритон Леонарда Коэна, с лёгкими помехами, доносившегося от магнитолы у моего рабочего стола.
- Возьми этот вальс, Возьми этот вальс
Возьми - до скрежета на зубах…
Никто не мог слышать нас кроме задумчивых портретов деятелей культуры и искусства, висящих на давно не беленных стенах. Никто не мог видеть нас кроме родных мне лиц поэтов и литературных критиков, прозаиков и философов глядящих на меня с корешком книг.
- Я хочу тебя, Я хочу тебя, Я хочу тебя,
На стуле с пожелтевшим журналом
В пещерах венчиков лилий
В коридорах, никогда не знавших любви
На ложе, где потела луна
В крике, наполненном шагами и песком…
Синева тряпочки неожиданно угасла, спрятавшись под пальцами, неосознанно и напряженно впившимися в ладонь. Я даже не знаю её имя.
- Возьми этот вальс
Возьми его надломленный стан в свои руки
Этот вальс, этот вальс, этот вальс, этот вальс
С присущим ему запахом бренди и Смерти
Волоча шлейф, исчезающий в море…
Если я не знаю её имени, значит нужно скорее, как можно скорее придумать его, листком мята положить на язык, ошпариться его холодом, горечью, смешать пламень и ярость, вдохнуть его душный, чуть алкогольный запах, провести по его жестким концам и мягким корням рукой – уколоться, задохнуться, слизнуть стигматы, оставленные им на моих ладонях, и забыться, потеряться, отпустить себя в этот раз успешно, дерзко и без сожалений, заблудиться так сильно как никогда не получалось, вырезать память томогавком, вычесать из сознания все остаточные, саднящие воспоминания, и очиститься, в дивный новый день окропить себя росой, пылью, кровью, дождевой грязью – свежей, новой, только бы узнать буквы её имени! Только бы вслушаться в их перезвон или симфонию или единичный аккорд или взмыв, или плач или стенание, только бы узнать и начертить их на припрятанном куске рисовой бумаге, тушью под аромат японских вишен, предусмотрительно законсервированных в фолиантах Мондзаэмона Тикамацу, или тысячи раз мелким готическим шрифтом вырисовать буквицы на багровых креслах читального зала, и выдрать эти тряпицы, оголив их деревянные скелеты, и выставив их на вытянутых руках как испанские мулеты представить твое имя рычанием быков и грохотом публики, оглушающими снарядами по Хемингуэю, а может быть твоё имя само витиевато всплывёт прямо на окне библиотеке, как только я посвечу на стекло огарком свечи, бережно хранящимся на дне моей сумки, меня самое всколыхнёт напоминание о готических романах Кинга и твоё имя демоном прошепчется в моё ухо.
- В Вене есть концертный зал
Где твои уста отразились тысячи раз
Где бар, в котором мальчики замолчали
Ибо были приговорены к смертью блюзом
Но что это вьется по твоему портрету,
Гирляндой свежесрезанных слез?
Я суетливо вскочила, отлетев от книжного стеллажа с энциклопедиями к другому, представляющему европейскую поэзию и зарылась руками в плотно прилегающие друг к другу мощные, жесткие океанические волны книг. Я с ней танцевала в Вене в карнавальном наряде реки… Вчерашний день начался со строчки «Маленького венского вальса» Лорки, а когда паутинка выбритая у её виска поравнялась с моими тёмными, прилегающими волосок в волоску, тяжёлыми набриолиннеными волосами то вымышленное воспоминание о нашем танце в Вене было единственным осмысленным предложением, что я была готова произнести предрассветной незнакомке. Я знаю, что когда-нибудь она точно спросит меня почему я заговорила с ней в то продуваемое всеми ветрами осеннее утро.
- Возьми этот вальс, Возьми этот вальс
Возьми - этот вальс, что умирает много лет…
Что я хотела от нее? Я бы не хотела рассказывать о себе, я была молчалива, и пара перегруженных тропами предложений адресованные Брюсову и Фолкнеру, таких путанных, чтобы и самой не поймать ту мысль, что я старалась до них донести – для одного дня этого хватало с лихвой.
Я бы не хотела делиться я неё прошлым – слишком поспешно, топорно, скучно ей будет рассматривать чужие чёрно-белые фотокарточки и вежливо кивать или умиляться.
Я бы хотела поделиться с ней частью себя.
- На чердаке, где играют дети
Где я скоро лягу с тобой,
В дреме венгерских фонарей
В дымке нежного полудня
И я увижу, что ты приковала к своей печали
Всех свои Агнцов и свои снежные лилии…
Верно, как у Платона в диалогах, где постулируют софисты, о тех временах когда люди были андрогинны, и будучи пораженные Зевсом, разрезанные им пополам, как разрезают перед засолкой ягоды рябины или как режут яйцо волоском, и каждая половина с вожделением устремлялась к другой своей половине, они обнимались, сплетались и, страстно желая срастись, умирали от голода и вообще от бездействия, потому что ничего не хотели делать порознь.
- Возьми этот вальс,
С его «Я никогда не забуду тебя, ты это знаешь»
Этот вальс, этот вальс, этот вальс, этот вальс
С присущим ему запахом бренди и Смерти
Волоча шлейф, исчезающий в море…
Но как твоё имя, та что горячее вулкана Кракатау, и что мощнее Везувия, что пеплом заволакивает города и угли сыплет на все реки и броды, как твоё имя, та рядом с чьим кратером, цветут, прижавшись к друг другу стеблями азурные лютики и лиловые гиацинты? На тринадцатой странице отечественной энциклопедии я нашла тебя, тринадцать – седьмое число Фибоначчи, а на тайной вечере апостолов Иисусом месте тоже была чёртова дюжина, согласна Каббале тринадцать небесных фонтанов, ворот милосердия и рек бальзама, святой найдёт в раю.
Тринадцатый аркан колоды карт Таро – Мрачный Жнец. Смерть.
На кириллице тринадцатая буква по счёту «л».
- И я буду танцевать с тобой в Вене
В маске реки
Горный гиацинт на моем плече,
Мои губы на росе твоих бедер
И я погребу свою душу в альбоме,
Среди фотографий и мха
И брошу в поток твоей красоты
Свою дешевую скрипку и крест
А ты бросишь меня в твоем танце
В омуты, что ты возносишь на своих запястьях…
Ээллл. Эл вводит в дзен. Эл тает на языке бельгийским шоколадом. Эл перезвоном цитры зависает в воздухе. У Эл есть полный доступ к Пентагону. Эл даже знает, что находится на дне моей шляпной коробки, что запрятана под скрипучей моей тонкой постелью! Эл стреляет точнее Робина Гуда, а жёртвам её биться в огне более жарком, чем жертвам Купидона. Эл, твоё имя начинается на «л»… сколько часов мне нужно выждать дабы узнать, какие буквы идут дальше? Отзовись, Эл!
- О моя любовь, О моя любовь
Возьми этот вальс, возьми этот вальс
Он теперь целиком твой.
И это – всё, что есть.
В пять у входа в библиотеку меня встретит игуана, что повелевает кратерами всех вулканов этой вселенной, а пока, я обернулась, взглянув на первых бредущих ко мне в полудрёме посетителей, нужно забыться.
Но только до пяти.


Какой я должна быть рядом с ней? Библиотекаршей, в строгом чёрно-смольном костюме, честно церковной мышью живущей в квартирке пять на пять метров или пристало мне парить с ней под руку, будто вырисованные Шагалом, но как могу я взлететь, не преследуемая усталыми взглядами Хаксли и Замятина? Как только полумрак библиотеки говорит мне «до завтра», я выхожу на ступени здания, глазами прочёсывая прохожих, будто в террариуме неопытный работник в клетке с мадагаскарскими тараканами пытается обнаружить хамелеона.
Земное притяжение внезапно усиливается, желая размозжить, так что я невольно начинаю отстукивать каблуками такт крутившейся в голове песни, ощущение, того что меня кто-то пристально изучает не отступает, что практически вызывает физически ощутимую тошноту. Ветер по-отцовски ласково треплет голые верхушки деревьев, и уносит последние листья на восток, так что те перескакивая через ступени, пролетая меж моими ногами, крутясь, вертясь, сплетаясь, как любовники после долгой разлуки, сжимая друг к друга в объятиях сползает по стене прямо на холодный кафель пола. Так, так, надо попробовать…
Листья находят тебя, а я вот вновь опоздала, но все же с лёгкой опаской приближаясь к тебе, и в попытке расслабиться, припомнить как я шла на работу этим утром, еще более сковываю свои движения, тело становиться непослушным и острым как игла двухсотлетнего патефона.
- Вспомнила я Вену, ты классно целуешься.
Я никогда в своей жизни не поднимала руку на книгу, и тем более никогда не поднимала руку с книгой – та могла упасть, уродуя обложку, листы, насилие не приемлемо для разума. Но она, так решительно и просто выбив у меня почву из под ног, почти что заставила меня потянуться к сумке, хранящей в себе несколько томов Стейнбека. Хотя я не смогла бы её ударить, и даже не из жалости к «Гроздьям Гнева», а просто в тот момент, когда ноги магнитом притянулись к той каменной плите на которой стояла она, так что между нами оставалось с десяток дюймов, никаких сил в моих руках не хватило бы, чтобы выписать ей пощечину.
- Не говори этого вслух.
- Боишься, что коллеги узнают, что ты встречаешься с девушкой-панком?
Значит панк. Это которые а-ля Энди Уорхол и Игги Поп? Надо будет поискать в научной литературе: второй зал, пятый стеллаж… мой взгляд приковывает ее выбритая паутинка…
- Ты, ты… Мы еще не встречаемся!
- Ой ли?
Я хочу чтобы она остановилась, слишком уж много неосторожных слов прострелили тишину этих ранних сумерек, и мне ничего не остается как подцепив за край её майки, так чтобы по случайно не прощупать сквозь ткань ее талию, веду за собой, сосредоточившись на вмятинах и ямках асфальта.
- Расскажи о себе.
Ощущение дежавю давит на оба виска сразу, но ответ сам собой выкристаллизовывается на кончике языка:
- У меня парень был, потом я его убила, разрезала на куски, сложила в коробку и отправила почтой в Венесуэлу до востребования.
Видимо моё желание не спасовать перед ее напором, обернулось мне злой шуткой: на миг она удивляется, а потом не слышно смеётся. По ушам бьёт осенний ветер, а она смеется только чертами лица, двигая скулами, почти не моргая, чуть приоткрыв рот.
- А потом ты танцевала с рыбьими кишками вокруг лампочки Ильича?
- Не веришь? – как же меня пугает собственный испуг перед нее, ее миром, что соприкоснулся моим, но как же яростно я хочу так же сильно напугать её.
- Верю, верю, - она явно не собирается давить на меня и я чувствую как все попытки нагнать на нее страх потерпели крушение. Мне стыдно и я почти счастлива.


Она зовёт меня в свой бар, и от одного такого предложения внутри меня всё содрогается, такого места должно пахнуть перегаром, порохом, незащищённым сексом и невежеством. Сложно определить, что ужасает меня больше, наверно всё таки моё согласие посетить… бар.
Моя незнакомка совершенно забывает о зарплате библиотекаря, когда в очередной раз пытается навязать мне такси, сама же науськивает меня на собственные убеждения, гранитом выстроенные в сознание. Потому что, Сейчас, Я Честно Живу На Собственную Зарплату.
Всё сильней брезжит перед глазами бар с его аляпистыми украшениями на стенах и плакатами, наклеенными один на другой, с музыкантами и их буйными и потерянными взглядами, желающими застрелить меня одними зрачками. Кое-где на стенах я натыкаюсь на картины, глушащие мое сознание чернеющими, демоническими разрядами красок и ирреальностью форм. Губная гармошка помещенная под заляпанное липкими пальцами стекло, выглядит единственным светлым островком, прибежищем такого знакомого мне, неживого мира. Вижу бурый стикер, наклеенный на стекло «Стиви Вандер». Хотя я никогда особенно не разбиралась в музыкальных инструментах, но бренд с таким странным названием вижу в первый раз, а спросить об этом у нее мне не хватает ни бравады, ни воздуха в лёгких.
В последний раз я испытывала такую тяжесть, только когда пьяный студент перевернул стеллаж с полным собранием сочинений Дюма, и то – сейчас ко всем прочему мне дурманила мысли непонятная эйфория и стойка убеждённость в том, что «мы всё делаем правильно» (явно заведомо ложная формулировка). В изнеможении я присаживаюсь на высокий стул за барной стойкой и тут же она ставит передо мной Сашку зелёного чая.
Пока глоток за глотком я ошпариваю гортань кипятком, за моей спиной, в душном алкогольном мареве слышатся злые шепоты разбавленные бранью, порой срываясь на крик. В бутылях напротив меня видны отражения мужских силуэтов, и все нестерпимее жжёт спину предвестие драки, битой посуды и разломанных стульев.
- Увидимся завтра?
Если ты не выведешь меня сейчас, то я точно сломаюсь, выйду из образа и невероятным ураганом действительно забудусь и потеряюсь. Прямо сейчас.
- У меня завтра выходной, погуляем.
С десяток шагов до такси (до конца месяца придётся с чая перейти на кипяток) и я уже выбита из лап манящего и пугающего другого мира, её мира.
- До завтра, - улыбается она по ту сторону стекла автомобиля.
Я всё еще не знаю твоё имя.
Ты - моё самое сладкое крушение.

- Туз червей! Его не было в колоде! Куда ты спрятал его, жалкий ублюдок?
- На что ты нарываешься, сучка?
- Отдай его сейчас же!
- Маааам…
- Иди в свою комнату!
- Пошла ты…
Стена сотрясалась редкими, но сильными толчками, я буквально видела как мои носятся из одной комнаты в другую вновь подвыпившие к вечеру соседи. Мне представлялось как мальчик лет восьми разложил на стиральной машине учебники, и покашливая от сизого сигаретного дыма вырисовывает уравнения, стараясь забить голову мыслями о лучшем, новом утре. Мне представлялась, стряхивающая с ладоней комки липкого текста и с влажными, слезящимися глазами, почти прозрачные, со спиртом плещущимся на дне. Мне представлялся и муж ее, с фосфорически-зелеными венами, вибрирующими от напряжения во время разгрузки очередной фуры, или когда он подминал под себя тело своей жены, после особенно шумных пьянок.
«Тебе бы в обитые войлоком стены заключить, тебе бы вечную тишину по щелчку пульта включить, как высоко зашнуровала ты себя, насколько плотны нитки твоих пуговиц, на которые ты себя перестегнула? Не боишься ли кислородного голодания?" - Так говорил мой другой сосед, он стоял у лифта пятого этажа, дрожащими руками зажигая сигареты, бросая бычки в переполненную пеплом банку кофе. Он называл себя Иешуа, и пневмония прожгла его дымные легкие и угольное сердце с пару месяцев назад.
"Мы похожи, у нас обоих сердца из угля, мы выкормыши бездонных, мрачных шахт" - после его смерти, квартиру Иешуа занял вставший из могилы труп Госпожи Бовари, подтверждая мое стойкое убеждение, что последней удалось выжить.
С двух сторон окруженная людьми без надежд на спасение из будничной трясины, стены моей спаленки пестрели, вырезанными из городского литературного журнала, цитатами итальянских просветителей времён Ренессанса, английский декадентов девятнадцатого века и французских философов типажа Сартра или Батая нового времени. В шкафу, страдающим анорексией с рождения, теснились официальные костюмы оттенка вечернего метро, сплетались в клубок шелка чёрных галстуков.
К полуночи вместе со снами за горло схватили и ночные демоны. Правда же, тьма чуть придушивает нас, стальным кольцом обхватывая горло и оттого мы задыхаемся, преем в жарких ночных сорочках, пляшем на самых носках на грани жизни и забвения.
Каждая ночь – маленькая смерть.
Однажды я встретила друга на пыльной дороге - он втягивал в себя обманчиво крахмально-пыльные дорожки, штормовым ветром он втянул в себя и сердце моё и внутренности мои и эйдос мой, а после как-то раз я обнаружила огромный, чёрный уголёк на той же пыльной дороге. То было моё сердце. Только дотронёшься – и измараешься черной тьмой так, что всю оставшуюся жизнь будешь ходить с метками.

@темы: пыль параллельных дорог/рассказы

Comments

прочитала несколько раз))) ну круто ведь, круто получилось)))
ты выписала Сибил очень точно, из твоих слов видна будущая интрига.
утонченная странная умная изящная, твоя героиня вышла чудесной, совсем правильная, какой я себе ее представляла.
даже интересно стало написать следующий кусок, хотя бы ради того, чтобы увидеть его отражение, вот так как сейчас вышло)
ну ведь круть, да?!!
ты молодец,

[S is for Sibyl]

Хийя, спасибо))) круть-круть... и это увлекательно... я редко пишу так, обычно я выстрадываю каждое предложение, а здесь ыбло легче и интереснее)) буду ждать следующего кусочка) жаль только что пишу медленнее чем ты(

ты куда более занятой человек нежели я, во-первых. а во-вторых, пишу-то быстро, зато мог дооолго перед тем туумаать)))
на счет следующего же, как думаешь писать продолжение от этого или перескочить через некоторое время? и еще, девочки ведь такие разные, там что-то должно быть про странности или даже недопонимание, или понимание на каком-то неосознанном уровне. притяжение уже видать, но объясняться им рано или поздно придется. это я все к тому, а вообще между ними что-то возможно или так и останется странным притяжением?

[S is for Sibyl]

Хийя, хм, я лично считаю, что возможно. и в конце концов было бы очень интересно выписать то что у них моет быть, тебе так не кажется?
я думаю (ведь это мир изнанка) то может все быть максимально приближенно к жизни - и непонимание в некоторых моментах, и совпадение в других. и странности)))
мне кажется их отношения с подводными камнями это очень любопытно.. посмотреть, что может быть, заглянуть за грань что ли)

знааешь, я втайне надеюсь, что у них получится
как муз снизойдет, можно еще написать.
только у мну предложение есть смутительное, а давай внахлест писать? когда твой кусок заканчивается чуть далее моего, так можно было бы выстраивать общую линия, а не просто зеркалить друг друга.
что думаешь?

[S is for Sibyl]

Хийя, ну так с такими авторами, как у них может не получится!)
Да, я тоже думала писать внахлест, просто в конце у меня совсем ничего не лезло.
Сейчас тогда еще небольшой кусок напишу и сюда вставлю, ты следом, как тебе?)

оки-оки, жду кусочек, кажется, споемся, нэ? О.о

[S is for Sibyl]

Хийя, А? Что? Я думала, уже спелись))))

вот если напишем хоть еще немного, можно будет говорить, что спелись)))
но у нас хорошо получается, да, мне нравится)

[S is for Sibyl]

Хийя, манипулятор)

а то

[S is for Sibyl]

Lali Duplessis, я добавила крохотульку, ибо перечитав то что я настрогала, то увидела, что у меня слишком много от лукавого... и добавила только эту крупицу. Но... для меня она важна. Для осознания.

прочитала...

жутковатый и серьезный психодел.
надо осмыслить.
как осознаю, напишу, что думаю.

[S is for Sibyl]

Lali Duplessis, я раньше думала, что не умею писать так. оказалось наоборот

я боюсь, как бы я не научила тебя видеть тьму. тебе и своей будет достаточно.
ты не думай, я тоже хочу остаться в твоей памяти светом, а не горечью.

бываю такие вещи, вроде этой. когда ты пишешь, а я молчу. я прочитала, еще и еще, и еще прочитала. и оно как грузовик врезалось в сознание, и мне время надо, понять, встроить. я тупой и тормозной, наверно, да, кажусь такой. но мне не легко адсорбировать и синтезировать не только чувства, но еще и написать что-то в ответ в такие моменты. могу пообещать, на будущее, ставить хоть какие-то отметки, что видела, что не прошло мимо.

вот сейчас так.

[S is for Sibyl]

Lali Duplessis, можешь не отписываться если не считаешь нужным, я же и так всегда знаю, что ты прочтешь
понимаешь, я просто раньше думала, что такое - оно не для письма, что оно должно быть спрятанным. но оказалось, что это темное можно синтезировать. когда я написала этот кусочек, я кое-что поняла и про себя и про прошлое. это полезно. и тут много хм биографичного. и я это поняла только когда облекла в слова

это вроде как с моим Шивой, да?

[S is for Sibyl]

Lali Duplessis, В точности как с Шивой. Только если там было много про моих знакомых и тому как мир меня воспринимает, то здесь как я вижу мир.